Часть 2

Утопия Беллами была одновременно откликом на недостатки капитализма XIX века и попыткой представить альтернативу, созвучную социалистическим идеям. Сравним предложенную модель с несколькими реальными и идеологическими системами: современным капитализмом, марксистским социализмом/коммунизмом (включая советский опыт), скандинавской моделью социального государства, а также с технократическими и футуристическими концепциями цифровой экономики.

Главное отличие утопии Беллами от капиталистической системы — отсутствие частной собственности на средства производства и свободного рынка. В капитализме основой экономики являются частные компании, конкурирующие за прибыль, инвесторы, капитал, рыночное ценообразование. У Беллами же нация-монополист поглотила все компании, превратившись в единственного работодателя и производителя. Вместо множества фирм — один общенациональный «трест». Беллами считал, что так решится проблема монополий и кризисов перепроизводства, свойственных позднему капитализму: государство планирует производство строго под нужды населения, устраняя перепады рынка. Современники называли эту систему «государственным капитализмом без капиталистов», но по сути это социализм.

В капитализме вознаграждение за труд дифференцировано: зарплаты различаются, прибыль достаётся владельцам, есть богатые и бедные. Модель Беллами уравнительная — каждый получает равный кредит, нет денежного неравенства. Для мотивации труда капитализм полагается на материальный стимул (заработок, возможность повышения благосостояния), а также на страх потерять работу. Беллами отрицает материальные стимулы, делая ставку на нравственные: люди работают для общества, соревнование — только за честь и престиж, а не за деньги. Например, отличившиеся работники получают почёт и повышение в ранге, но не материальные бонусы. Критики указывают, что такая система может подавить инициативу и ленивые будут ехать «на горбу» трудолюбивых. Беллами отвечает, что при правильно привитом общественном сознании и образовании каждый будет стараться по совести. Современный капитализм, напротив, исходит из допущения выгоды: эгоизм индивидуумов обращается на пользу обществу через рынок (по классической метафоре Адама Смита — «невидимая рука рынка»). Беллами заменяет это на сознательный альтруизм и централизованное управление.

В капитализме конкуренция считается двигателем прогресса: фирмы, стремясь обойти соперников, внедряют технологии, повышают эффективность. Опасение по поводу системы Беллами — не станет ли она застойной, бюрократической, без стимула к инновациям? Сам Беллами полагал, что научное управление только усилит прогресс, устранив дублирование усилий и секретность. Все изобретения сразу внедряются по всей стране, ведь нет патентов ради прибыли — техника служит общему благу. Он, к примеру, упоминает, что к 2000 году США достигли несравненно большей производительности труда, чем в XIX веке, что позволило сократить рабочие часы и возвести великолепные общественные здания. Однако вопрос инноваций в утопии не прописан подробно. Исторический опыт показывает, что отсутствие конкуренции действительно часто приводило к технологическому отставанию (пример — экономическая стагнация в позднем СССР). Современный капитализм генерирует быстрый технический прогресс, но платой за это бывают неравенство и социальные издержки — от увольнений при автоматизации до экологических проблем. Беллами же предлагает устойчивую модель, где прогресс направляется на повышение качества жизни всех, а не на чью-то прибыль.

В капиталистическом мире индивид несёт риски потери дохода, безработицы, банкротства, и через эти риски — свободу предпринимать. Общество Беллами устраняет риски ценой ограничения свободы экономического действия: человек не может открыть своё дело, поменять работу по желанию (только в рамках системы), не может разбогатеть — но и не может разориться или остаться без средств. Полная социальная защищенность — сильная сторона утопии, особенно с точки зрения базовых нужд. В XXI веке капитализм научился смягчать свои острые углы через элементы социального государства (пособия, пенсии, гарантии), но далеко не до степени Беллами. Его модель скорее напоминает огромный «предприятие-город», где за работников отвечают от колыбели до могилы. Свобода выбора в экономике уменьшена — зато устранена эксплуатация и бедность.

Современный капитализм обычно связан с политической демократией (хотя не всегда), где разные группы борются за власть и влияют на распределение благ через политику. Беллами, наоборот, предлагает деполитизацию экономики — одна партия (грубо говоря, вся нация как партия) и нет противоборствующих интересов. Это убирает проблему лоббизма, коррупции со стороны частного капитала (поскольку капиталистов как класса нет). Но возникает риск бюрократической концентрации власти. Беллами верит, что его система будет демократична по сути, потому что народ един в целях и контролирует руководителей через встроенные процедуры выборов и инспекций. Однако внешне его общество выглядит авторитарно в том, что касается экономической свободы — принудительный труд, отсутствие альтернатив. Современный капитализм ценит индивидуальную свободу — можно выбрать профессию, работодателя, создать бизнес, накопить состояние. У Беллами индивидуальная экономическая свобода принесена в жертву общему равенству.

В итоге, утопия Беллами противоположна капитализму практически по всем фундаментальным параметрам: коллективизм vs. индивидуализм, план vs. рынок, равенство результатов vs. неравенство по вкладу, гарантии vs. риск, общая собственность vs. частная. Там, где капитализм мотивирует через материальный интерес, Беллами пытается мотивировать через воспитание и социальные идеалы. Его модель решает многие болезни дикого капитализма XIX века — монополизацию, нищету, классовый конфликт, но критики сомневаются, что она жизнеспособна без потери динамики развития и свободы. Исторически человечество не пошло по пути полного отказа от рынка (за исключением кратких экспериментов), предпочтя искать компромиссы — как раз такие, о которых ниже.

Идеи, изложенные в «Через сто лет», во многом перекликаются с социалистическими учениями, популярными в XIX веке. Маркс опубликовал «Капитал» за пару десятилетий до Беллами, Первой Интернационал и Парижская Коммуна уже прогремели — т. е. автор несомненно был знаком с социалистическими идеями. Однако Беллами не был марксистом-революционером; его утопия ближе к эволюционному пути (утопическому социализму). Тем не менее, сравнение уместно.

И Беллами, и Маркс критиковали капитализм за эксплуатацию, кризисы и неравенство. Цель у обоих — бесклассовое общество, где производство обобществлено, а распределение направлено на удовлетворение потребностей всех, а не прибыль немногих. Беллами фактически описывает социализм (точнее, коммунизм) в фазе зрелости: классов нет, государство владеет экономикой, все трудятся для общего блага, каждый обеспечен. Маркс называл бы это «высшей фазой коммунизма», когда можно распределять по потребностям. Правда, у Беллами потребности равны нормированной доле, а у Маркса идеал — неограниченное по потребностям потребление при изобилии. Но в целом, утопия 2000 года — это именно то коммунистическое будущее, которое социалисты XIX века провозглашали конечной целью.

Здесь заметен контраст. Марксисты предполагали, что переход к социализму произойдёт через революцию пролетариата, свержение власти буржуазии и установление диктатуры пролетариата на период перехода (социалистическая фаза), а затем постепенное «отмирание государства» и переход к полноценному коммунистическому обществу без классов и государства. Беллами не описывает детально, как Америка пришла к утопии 2000 года — из текста ясно, что это произошло мирно и постепенно к концу XX века (роман избегает сцен насилия). Он даже намекает, что накопление промышленными корпорациями власти в XIX веке логично завершилось тем, что государство забрало власть у олигархов, превратившись в единый «ультра-трест» во имя народа. По сути, Беллами рисует эволюционную трансформацию: капитализм через концентрацию и кооперацию сам перерос в социализм — тезис, похожий на идеи Эдуарда Бернштейна и других реформаторов (которые появились чуть позже). В его утопии государство не отмирает, а наоборот, укрепляется как главный инструмент общества. Это противоречит марксовой идее об отмирании государства в коммунизме. Беллами скорее считает, что государство, когда оно представляет весь народ, перестаёт быть угнетающим механизмом и становится просто удобной формой самоорганизации общества. Так что у него нет фазы безгосударственного коммунизма — нация и есть тот коллектив, что владеет и управляет всем.

Спустя несколько десятилетий после Беллами, в России и затем других странах предпринимались попытки построения социализма, отчасти похожего на утопию «Через сто лет». В СССР тоже провозглашалась ликвидация частной собственности, плановая экономика, гарантированная занятость, равенство (хотя на практике были неравенства). Можно сказать, что советская система — приближенная реализация модели Беллами, но с важными отличиями:

Маркс мог бы упрекнуть утопию Беллами в недостаточной революционности. В диалоге Беллами нет упоминания классовой борьбы — переход к новому строю представлен как результат осознания выгод кооперации. Марксисты же считали, что без борьбы эксплуатируемых против эксплуататоров такое невозможно — «верхние слои» добровольно не отдадут власть. История в целом подтвердила, что элиты не сдают позиции без давления. Беллами, писавший для американской аудитории, вероятно сознательно избегал призывов к насилию, предлагая утешительный сценарий мирной эволюции. Его книга вдохновляла социал-реформаторов и утопистов, но ортодоксальные марксисты (как упомянутый в диалоге критик Уильям Моррис) находили ее слишком упрощённой и недостаточно радикальной в переосмыслении социальных отношений. Тем не менее, по существу конечная картинка у Беллами — коммунистическая утопия, различия только в деталях. Кстати, в СССР роман «Через сто лет» был известен и издавался — он воспринимался положительно, хотя идеализация американского будущего выглядела наивно.

Подводя итог, можно сказать, что модель Беллами — один из вариантов социалистической утопии, близкой к марксистским представлениям, но достигнутой без диктатуры пролетариата и международной революции. Она во многом предвосхитила практику государственно-плановой экономики XX века, однако в реальности воплощение этой практики столкнулось с проблемами, которых в утопии нет. Беллами предложил морально привлекательный образ социализма с человеческим лицом (без террора, с демократией для народа), и в сравнении с ним реальные социалистические режимы выглядели гораздо менее идеальными.

Между суровым капитализмом и тотальным социализмом существует промежуточный путь, который особенно ярко реализован в странах Скандинавии (Швеция, Дания, Норвегия, Финляндия). Скандинавская или нордическая модель — это капиталистическая рыночная экономика, сочетающаяся с очень сильной системой социального обеспечения и государственным регулированием во благо равенства. Интересно сравнить, как утопия Беллами соотносится с этим реально существующим «лучшим из двух миров».

И Беллами, и скандинавская модель ставят целью минимизировать социальное неравенство и обеспечить высокий уровень благосостояния для всех граждан. В Северной Европе одни из самых низких показателей расслоения: там практически нет крайней нищеты, все имеют доступ к образованию, медицине, жилью, доходы выравнены прогрессивным налогообложением. Этот «социальный компромисс» отчасти воплощает мечту утопистов — общество, где всем живётся достойно. Однако способы разные.

В скандинавской модели частный сектор и рынок сохраняются, но сильно регулируются. Крупные предприятия могут быть частными, но профсоюзы мощны, законы защищают работников, ключевые услуги (медицина, образование, транспорт) часто предоставляются государством. Беллами же полностью устраняет рынок и частников. Скандинавский путь — реформа капитализма, а не его отмена. Например, в Швеции существуют частные компании Volvo, IKEA и др., биржа, конкуренция — но при этом государство через налоги перераспределяет значительную часть ВВП на социальные нужды. Налоги в регионе одни из самых высоких в мире (до 50−60% от дохода у богатых), и эти средства идут на пенсии, пособия, «бесплатные» услуги. Белламиевская утопия пошла бы дальше — вообще устранила бы буржуазию. Однако интересна мысль: возможно, скандинавская социальная система приближается к результату, который хотел Беллами, но сохраняет механизм рынка для эффективности. Они как бы говорят: пусть богатые будут, но мы обложим их налогами настолько, что фактически перераспределим их богатство. В итоге по уровню жизни беднейшие 10% в скандинавских странах богаче, чем беднейшие в странах с менее развитым соцгосударством.

Полного равенства, как у Беллами, в реальности нет. Даже в Норвегии есть миллионеры и люди с доходом ниже среднего. Но разрыв значительно сглажен. Например, коэффициент Джини (меры неравенства) у северных стран одни из самых низких. Беллами бы одобрил тенденцию — близится к его идеалу, хотя до конца не доходит. С другой стороны, приверженцы нордической модели считают, что умеренное неравенство стимулирует работать и учиться, не нанося тяжелого ущерба социальной ткани. Беллами отвергал это, считая, что чувство долга может заменить материальные стимулы. Скандинавские страны на практике показывают сочетание: базовый уровень благополучия гарантирован (образно — «минимум Беллами»), но дополнительный труд и талант могут принести некоторый дополнительный доход (правда, сильно облагаемый налогом).

В утопии Беллами каждый обязан трудиться 24 года — жёстко фиксированный коллективный график. В современной реальности никто принудительно людей не увольняет в 45 лет с пенсией, наоборот, пенсионный возраст растёт. Но интересна другая параллель: сокращение рабочей недели и баланс работа/отдых. Беллами сократил трудовую жизнь, полагая, что высокая продуктивность это позволит. Сегодняшняя Европа движется к сокращению рабочего времени — например, идея 4-дневной рабочей недели, более длинные отпуска, отпуск по уходу за ребёнком и т. п. В странах Скандинавии уже сейчас одни из самых коротких рабочих недель и много выходных, декретные отпуска по году и более — общество богатеет и выбирает больше свободного времени вместо бесконечного увеличения потребления. Это перекликается с духом Беллами: работать, чтобы жить, а не жить, чтобы работать. Конечно, масштабы не те (он предлагал всего 24 года трудиться, а в жизни люди всё равно работают 40+ лет), но тренд гуманизации труда налицо. К тому же, в северных странах сильна переквалификация: человек может сменить несколько карьер, учиться в любом возрасте — это отзвук идеи, что общество должно подстраиваться под способности индивида (как у Беллами с выбором профессии).

Нордическое социальное государство предоставляет множество бесплатных или доступных благ: здравоохранение, образование, пособия, жильё социальное. Белламианское государство обеспечивает буквально всё, вплоть до столовых. Можно сказать, скандинавская модель менее опекающая: там поощряется самостоятельность при наличии сети безопасности. Беллами же — тотальная опека (государство родитель). Но, например, бесплатная медицина и учёба — это вполне «по Беллами». В США, откуда был родом Беллами, такого нет до сих пор, поэтому его утопия отчасти реализована больше в Скандинавии, чем на его родине.

Важное отличие: скандинавские страны — либеральные демократии с плюрализмом, выборами, свободой слова. У Беллами политическая система монолитна (одна общая воля). Однако он не акцентирует репрессивности, и можно вообразить, что в его утопии тоже присутствует демократия (в виде обсуждений, выборов президента, конгресса). В этом смысле скандинавская модель превосходит утопию тем, что сочетает демократические права с высоким уровнем равенства. Беллами, писавший в XIX веке, не развил тему свободы слова или многопартийности — его интересовала экономика. Современный консенсус: благие цели равенства лучше достигать, не отнимая основных свобод. Скандинавские страны доказали, что можно иметь и рынок, и демократию, и при этом социальную справедливость.

Скандинавская модель — это пример реформированного капитализма, который сумел частично воплотить мечты утопистов о справедливости, не отказываясь полностью от рынка и частной инициативы. Беллами, вероятно, приветствовал бы многое (высокие налоги на богатых, социальные гарантии, коллективизм скандинавской культуры), но счёл бы полумерой то, что сохраняется приватный сектор и неравенство. Тем не менее, практика показывает, что такой компромисс очень жизнеспособен. Если утопия Беллами — точка на одном конце спектра, дикий капитализм — на другом, то Скандинавия — где-то посередине, ближе к утопии, но не доходя до тотального уравнения. Этот вариант устраняет многие худшие черты капитализма (нищету, безправие рабочих) и при этом избегает жесткого государственного контроля всей жизни, присущего белламиевской системе.

В первой четверти XX века возникло течение, отчасти напоминающее идеи Беллами, — технократия. Технократы (например, движение Technocracy Inc. в 1930-х США) предлагали отдать управление обществом инженерам и ученым, отменив рыночные отношения и денежную систему, заменив ее на энергетическую бухгалтерию (energy accounting). Они хотели измерять стоимость в единицах энергии и выдавать гражданам «энергетические сертификаты» равного номинала, которые те тратят на потребление — очень похоже на кредиты Беллами, только привязанные к энергетической ценности товаров. Как и у Беллами, целью было обеспечить рациональное, научно обоснованное распределение ресурсов, избегая хаоса рынка. Технократы мечтали о высокоавтоматизированной экономике, где производство настолько продуктивно, что всем хватает, а управляющие-компьютеры оптимально балансируют потребление и производство. Эта модель — по сути, вариация утопического социализма под руководством инженеров.

Беллами предвосхитил такие идеи: его индустриальная армия — тоже форма технократии, где компетентность и научный подход к управлению ценятся выше политики. Он писал, что система, управляющая крупным хозяйством, действует точнее, чем мелкие капиталисты. Технократы развили эту мысль, предложив использовать вычислительную технику (когда появится) для расчёта баланса экономики. Сегодня, с развитием компьютеров и интернета, многие задумались: не пришло ли время реализовать подобный «цифровой план»? Например, концепции «цифрового социализма» или «экономики, управляемой ИИ» говорят о том, что большие данные и искусственный интеллект могут распределять ресурсы эффективнее рынка, без дефицита и перепроизводства. Это перекликается с мечтой Беллами о всеобъемлющем планировании.

В наши дни появились идеи вроде «полностью автоматизированного роскошного коммунизма» (Fully Automated Luxury Communism). Сторонники такого подхода полагают, что роботизация и автоматизация позволят существенно сократить или вообще устранить необходимость человеческого труда, обеспечив изобилие благ для всех за счёт машин. Тогда можно будет распределять продукты по потребностям, а людям посвятить время саморазвитию. Это идеал, очень близкий миру Беллами: там тоже машины выполняют основную работу, люди трудятся ограниченное время, живут в достатке и равенстве, а денег в привычном смысле нет. Разница в том, что современные футуристы уповают на роботов и ИИ, тогда как у Беллами люди ещё работают (24 года каждый). Но он писал до кибернетики; возможно, если бы знал об AI, он бы сделал труд ещё короче. В общем, его утопия — предтеча современных пост-трудовых моделей.

Также есть концепция «ресурсо-ориентированной экономики» (Resource-Based Economy) Жака Фреско (проект «Венера»): мир без денег, где компьютеры следят за ресурсами планеты и распределяют их оптимально, а люди получают всё необходимое бесплатно. Это очень похоже на устройство по Беллами, только даже более глобально (у Беллами экономика национальная, а Фреско предлагает планетарную). Оба отказываются от рыночной торговли и денег ради «экономики изобилия», веря, что технологии обеспечат высокий уровень жизни без нужды в обмене.

Отличие технократических моделей — упор на научное управление и точные данные. Беллами писал до компьютеров, но его дух — «общество как единый механизм». Сегодня появились реальные возможности частично реализовать планирование с помощью информационных систем (например, крупные корпорации используют алгоритмы планирования цепочек поставок, почти как мини-ГОСПЛАНы). Технократы 1930-х опередили время, но их идеи не забыты. В 2020-х годах дискуссии о «блокчейн-социализме», «биг-дата планировании» и т. п. оживляют старые споры. Проблема централизованного сбора данных и вычисления оптимума до сих пор сложная, но AI и интернет вещей приближают её решение. В будущем элементы белламиевской системы (например, универсальный базовый доход (UBI) — отчасти аналог равного кредита) обсуждаются как ответ на безработицу от автоматизации. Некоторые страны уже экспериментируют с UBI, что очень похоже на идею равной доли богатства всем (хотя Беллами требовал взамен обязательный труд, а UBI предлагается безусловно).

Футуристические утопии не лишены рисков, на которые указывают критики технократии. Полный контроль экономики компьютерами или государственной элитой может привести к утрате свободы, ошибкам алгоритмов, невозможности учесть человеческие предпочтения. Например, анализ советского опыта часто упирается в «проблему экономического расчёта»: планировщики не успевали обрабатывать информацию так, как это делает децентрализованный рынок через цены. Современные технологии могут снизить этот барьер, но неясно, можно ли учесть творчество, предпринимательство, непредсказуемые инновации. Кроме того, абсолютная автоматизация поднимает вопрос: кто владеет роботами и контролирует ИИ? Если государство, то общество должно быть очень зрелым, чтобы эта концентрация силы не обернулась диктатурой технократов. Беллами, конечно, описывал «benevolent state» — доброжелательное государство, но реальность показывает, что власть развращает. Для баланса, возможно, нужна комбинация: часть функций планирует ИИ, а часть оставляется рынку или местному самоуправлению.

Беллами стоял у истоков идей, которые сегодня проявляются в проектах высокотехнологичного посткапиталистического будущего. Его «промышленная армия» — предвестник идей о всеобщей координации экономики; его кредиты — прототип безналичных универсальных доходов; его доверие к технике — ранняя форма веры в «инженеров у руля». Современные футуристы зачастую цитируют «Looking Backward» как вдохновение и предупреждение одновременно. Например, писатель Уильям Моррис критиковал Беллами, что его утопия слишком статична и обывательска — мол, просто продлённый викторианский быт без бедности. Похожие упрёки звучат и к нынешним техно-утопиям: не превратят ли они жизнь в скучное равномерное изобилие, где нет места подвигу, разнообразию? Это философские вопросы, выходящие за рамки экономики, но важные при оценке любых утопических моделей.